По мере того как вода стекает в реку или уходит под землю, дожди осаждают бархат ила вниз, зеленые травы мало-помалу закрывают естественное удобрение, и на заокские луга из старых липовых и дубовых лесов вылетают пчелы. Тут неодетой весной по дренажным канавам во множестве развертывается ива, эта апрельская невеста, украшенная еще на голых ветвях набухшими желтыми шариками соцветий. Тысячи таких маленьких деревьев расцветают по дренажным канавам, и на каждое деревце хватает гостей.
Солнце, небо, цветы, пчелы с утра до ночи работают вместе, и каждый день все больше и больше собирается меду в ульях.
А какие были на Оке пчеловоды! Очень славился в мое время наш сосед Иван Устиныч. Никогда он не пользовался сеткой, чтобы защитить свое лицо от пчел. А какое это было лицо! Это был небольшой кружок темно-красного цвета, вроде яблока апорта, упакованного в седой бороде. Но дымок он всегда держал возле себя, незаметно попыхивал дымарем и подбавлял.
Бывали особенные дни, когда женщины не идут, а бегут, укрытые верхними юбками, и всех на ходу предупреждают: “Пчелы роятся!”, или: “Устиныч пчел огребает!”. А было раз, довелось мне видеть из-за куста, как поднялась туча пчел, серое облако, и среди облака стоял Устиныч – открыто и высоко – с большим мокрым березовым веником в руке.
Он не обращал никакого внимания, что пчелы во множестве впивались в его руки и щеки, как будто чего-то выжидал, чтобы сразу по-своему распорядиться судьбою многих тысяч этих живых существ. Выждав какой-то момент, он резко махнул веником в серую тучу, окунул веник в кадку, еще прибавил дождя, еще и еще, и пчелы начали оседать, собираться в один черный комок на изгороди.
Никогда после не приходилось мне видеть такого повелителя, и когда еще мальчишкой я стал разбираться в людях и разделять людей – что одни живут для себя, а другие работают для всех и эта работа называется службой, – то из всех служащих или “старших”, мне казалось, по – настоящему служил только Иван Устиныч.
Мне кажется, что сотрудничество наше с пчелами влияет на характеры людей. Пчелы приучают не соваться с самим собою вперед, не делать резких движений и пользоваться в деле не так физической силой, как силой внимания.
Теперь, когда мне открылась вся моя родина, понял я, что и тогда что-то родное там, на севере, я себе находил. А то почему же среди великих, почти ежедневных открытий я схватился именно за северный мед и так крепко, что захотелось всем рассказать, как он открывался и какие милые люди его открывали.
Вот этот-то мед, что светится сейчас на столе, можно сказать по полному праву, создан не одними пчелами, но еще и особенно усилиями людей, устроивших нашу русскую родную пчелу заокских лугов на работу в Заполярье, возле Хибинских гор и под Мончегорском, и дальше, у Мурмана, и еще севернее – почти под семидесятым градусом, за Баренцевом морем, у Печенги.
И совсем уже трудно говорить о меде из тундры, меде, какого еще никто не пробовал, о меде небывалом. Трудно, и в то же время как хочется, как интересно самому первому сказать о том небывалом, о чем никто еще никогда не говорил! Мне показалось, что мед заполярный много вкуснее нашего.
Так вот этот мед, собранный с цветов заполярной тундры, коснулся меня больше со стороны человеческого усилия, направленного в сторону небывалого.
В наши дни открыты миллионы пудов меда, заключенного в цветах заполярной тундры, и теперь можно уверенно сказать, что со временем у каждого северного человека будет по желанию за столом свой северный мед особенного и превосходного вкуса.
Летом 1949 года доктор Аветисян отправился в Заполярье и, сделав опыты с несколькими семьями пчел, до такой степени сумел разжечь патриотическое чувство мурманцев, все они так горячо взялись за дело освоения нектара Заполярья, что теперь уже и не разобраться, кому больше обязан северный человек открытием необъятной палестины заполярного меда – научной мысли или патриотизму местных деятелей.
Доктор говорил:
- Солнце в Заполярье недаром светит в сутки двадцать четыре часа, недаром все эти часы работают зеленые растения: нектарники цветов на севере заполняются больше, чем на юге, и короткая межень (северное лето) может дать меду больше, чем долгое лето на юге.
…Когда Хибинские горы окрасились в их обычный осенний бронзовый цвет, руководитель экспедиции доктор Аветисян вынул первую, запечатанную пчелами рамку заполярного меда и поехал в Мурманск к начальству.
…Третьего сентября 1949 года состоялось постановление Мурманского исполкима и бюро обкома об организаии широкого производственного опыта в 1950 году с устройством пасек в Хибинах, возле Мурманска, в Мончегорске и в Печенге.
После небольших колебаний все сошлись на пчелах с тех самых бархатных лугов за Окой. Мурманцы проводили первый в мире опыт продвижения ста семей пчел на Крайний Север.
Пчелы будут, а пчеловодов в Заполярье нет,…организуются пчеловодные курсы.
Но самое дело было в том, чтобы тут создался интеллигентный человек и действовал, как может действовать только один человек, сам человек, царь природы.
На севере, за Полярным кругом, бывает, являются цветы целыми горами: стоит гора вся белая – это морошка и черника цветут. А то, бывает, стоит в июле гора вся розовая – это начал зацветать Иван-чай, а то рябина, то полуденник, багульник, герань и мало ли что! И подумать только, в каждом цветке нектара здесь в два, три раза больше, чем у нас, и каждый цветок ждет пчелу, а пчелы за Полярным кругом не водятся…и мы их привезли.
Солнце, цветы, люди – все ждали. – Идемте скорее на пчел смотреть! Они на том берегу сидят на этих самых цветах.
И когда пчеловоды пришли в тундру, там сплошь на цветах были пчелы, и каждая пчела сидела на своем цветке. А вечером было и в “Арктике”, как и в “Индустрии”, и в Ботаническом саду, и в Мончегорске: каждая семья собрала меду от двух килограммов до четырех.
Я так много отдал души своему северу, что кажется, будто север стал продолжением моей родины, и кто-то со стороны задает мне вопрос: “Ты же сам, в сухое время приходил из Хибинской тундры в мокрой от меда одежде, так почему же ты сам в свое время не предложил обществу привезти на север пчел?
Ответом на этот вопрос я и закончу свой рассказ об открытии заполярного меда и устройстве там пасек летом 1950 года.